— Огурцы поливаю.

— Какие, мать твою, огурцы ты там поливаешь?!

Блин, ну и вопросы задает! Я что, агроном? Торопливо бегу к двери и кричу на весь огород:

— Маш, тут спрашивают, какие у тебя огурцы?

— Не знаю, — она пьяно развела руками, задумалась на миг, а потом предположила, — скажи, что Зозуля!

— Зозуля, — бодро произношу в трубку, гордая оттого, что решила такой важный вопрос.

— Бл******, - раздается протяжный голос Тёмки, — как все запущено! Вообще-то это был риторический вопрос. Ты там с Семеновой, что ли?

— Да, на даче у нее, с ночёвкой.

— Понятно. Напоролись?

— Не-е-е-е-е-е, — я сама собранность и невозмутимость, правда штормит из стороны в сторону, но держусь, не падаю.

— Все с вами ясно, — Зорин недоволен, и даже не пытается этого скрывать.

Откуда-то из трубки, на заднем фоне слышу мужской голос, рекомендующий пороть бестолковую жену. Это кто там такой умный? Я сама кого хочешь выпорю!

— Как там у тебя? Как рыба? — заискивающе спрашиваю, пытаясь перевести тему.

— Все отлично. В общем, слушай меня внимательно, — моя попытка осталась незамеченной, — сейчас заканчиваете со своими огурцами и прочими огородными работами, идете в дом, запираетесь на все замки и ложитесь спать. Поняла?

— Да ещё время детское! — попыталась возразить, но была безжалостно перебита:

— Ты меня поняла?

— Да, — бурчу недовольно под нос.

— Завтра часов в одиннадцать я за вами приеду.

— Хорошо, — проворчала, распрощалась с мужем и пошла к Машке, устало развалившейся на крыльце. В мыслях Темкины слова крутятся. Какой он все-таки вредный у меня, сил нет никаких.

Спать мы, естественно, сразу не отправились.

Учитывая повышенную чумазость, возникло непреодолимое желание помыться, что в сложившейся ситуации показалось неразрешимой проблемой, до тех пор, пока Семенова не вспомнила, что в пяти минутах ходьбы есть пруд.

Ночь, тишина, ни единой живой души не осталось на огородах, путь сквозь кусты и заросли крапивы по узкой тропке? Стоит ли решаться на такой марш-бросок?

Конечно же, да! Разве может быть иначе! О том, что можно нарваться в темноте на маньяка, змею или просто разбить лоб, споткнувшись в потемках, мы не думали. Мы же грязные, нам же помыться надо!

Правда, смелости надолго не хватило. Пруд мы, кстати, не нашли, зато нам показалось, что в кустах сидит кто-то большой и страшный, поэтому с писками-визгами побежали обратно, ворвались в домик, заперлись и, испуганно выпучив глаза, долго смотрели в окна, выглядывая неведомых врагов, пока не притомились, и направились спать на старый, скрипучий диван.

Утро было восхитительным, голова трещит и раскалывается, тело чешется, на зубах земля скрипит. Кое-как разворачиваюсь на спину и толкаю Машку в бок, пытаясь разбудить. Она ворчит, ругается, но все-таки просыпается.

Смотрим друг на друга и морщимся. Обе растрёпанные, заспанные, опухшие. Красотки. Машка вдобавок вся в мелкую красную точечку после нашего ночного забега по крапиве. Супер.

Раздается громкий, раздраженный стук в дверь, отдаваясь резкой болью в висках. Подруга от неожиданности скатывается с дивана, а я с кряхтением поднимаю голову с подушки и наблюдаю, как Семенова, чуть пошатываясь, бредёт беагвбд к двери, отчаянно зевая и потирая лицо.

Открывает, на секунду замирает, а потом с грохотом захлопывает дверь и, разворачиваясь ко мне, испуганно произносит:

— Тин, у меня галлюцинации! Мне лечится надо! И с выпивкой завязывать!

Сил хватает только на то, чтобы вопросительно поднять бровь. Одну. Правую.

— Мне приводилось, что на крыльце Зорин стоит, — шепотом произнесла она, опасливо косясь через плечо.

А, вон оно что. Поднимаюсь на ноги, иду к двери, и сама ее открываю. Меня встречает неприветливый взгляд зелёных глаз и руки, сложенные на груди. На нем камуфляжные штаны, темно-серая футболка. Ясно, домой не заезжал, сразу сюда пожаловал.

Машка выглядывает из-за моего плеча и шёпотом спрашивает:

— Ты тоже его видишь?

Артем переводит взгляд на нее и недовольно хмурится:

— Ну, что, дорвались?

— Тём, не ворчи, — примирительно произношу, за что получаю красноречивый взгляд, наполненный обещанием дома устроить разбор полетов. Сразу как-то взгрустнулось.

Как две смиренные монашки выползли из домика, сжавшись и опустив глазки в землю. Каждой клеточкой чувствовалось, что Зорин недоволен, и от этого становилось не по себе. Когда он сердился, я всегда терялась. Энергетика у него такая, что ядерный реактор позавидует. Когда веселый — заряжает настроением всех вокруг, когда спокоен — охватывает умиротворение, а когда злится — кожей ощущаешь, как воздух наэлектризовывается, и искры вдоль по спине пробегают.

Кое-как умылись, старательно глядя себе под ноги. Артём тем временем прошел дальше, к самому огороду. Взглядом пробежалась по широкоплечей фигуре. Стоит, руки в карманы заправлены, осматривается, а у меня внутри дрожь какая-то непонятная.

Переглянувшись с Машкой, идём к нему. Тёма, услыхав наши шаги, не оборачиваясь, произносит:

— Ну, что я могу сказать. Хр*новые из вас огородники.

Подойдя ближе, поняли, о чем он говорит.

На земле три ведра яблок. Судя по всему, в основном полугнилая паданка. Надо разбирать и выкидывать большую часть. Ладно, фиг с ними, с яблоками.

Грядка выглядит так, будто ее перекопало стадо кротов. Рытвины, кучки, ямки, и местами трава как стояла, так и стоит на месте. Странно, вчера казалось все идеальным.

Самое волшебное — это теплица. Все стекла заляпаны землёй и ошметками листьев. После нашего полива треть плетей сломалась у самого основания и была безжалостно размазана по всем поверхностям.

— Мать меня убьет, — сокрушенно простонала Машка, оценив масштабы наших вчерашних огородных работ, — она рассчитывала, что эти несчастные огурцы весь сентябрь простоят.

Не знаю почему, бросила беспомощный взгляд на Артема, в ответ он прохладно улыбнулся и, кивнув в сторону бедлама, устроенного нами, безапелляционно произнес:

— Чего стоим? Вперёд, приводить все в порядок.

С этими словами развернулся и пошел к садовым качелям, притаившимся в тени.

— А ты? — интересуюсь у него.

— А я пока посижу, отдохну, — сел на качели, провалился к спинке, и, закинув руки за голову, начал медленно покачиваться.

— Может поможешь? — спрашиваю у него недовольно, за что получаю чуть удивленный взгляд и едкое:

— Бегу и падаю. Сами разворотили, сами и исправляйте.

С тихим вздохом беру у Маши цапку и направляюсь к грядке, подруга, обречённо свесив голову, плетется к теплице, задумчиво почесываясь то тут, то там:

— Он злой, — тихо произносит она.

— Он вредный, — отвечаю, недовольно поджав губы.

— И у него отличный слух, — раздается прохладный голос со стороны качелей.

Вздрогнув от неожиданности, расходимся и начинаем устранять последствия вчерашней катастрофы.

Пока выравнивала грядку, прокляла все на свете. И как мне вчера эти огородные работы могли понравиться? Грязно, пыльно, неудобно, периодически кто-то пытается укусить. Не, с меня хватит! Первый и последний раз таким д*рьмом занимаюсь!

Время быстро бежало вперёд. Пока я разобралась с грядкой, пока Маша привела теплицу в божеский вид, пока мы яблоки перебрали, получив вместо трёх вёдер одно, уже полдень настал. Хотелось есть, пить и помыться.

Исподтишка посмотрела в сторону Зорина, удобно устроившегося на качелях. Одна рука расслаблено покоится на спинке, во второй телефон. Он задумчиво что-то читает с экрана, не обращая на нас никакого внимания, а мне становится обидно. Хоть бы обнял что ли, а то приехал, Бука сердитая, всех построил, а теперь даже не смотрит в мою сторону. И тут внезапно возникло какое-то нелепое желание подойти к нему, забраться на руки и уткнувшись носом в шею тихо сказать: «Не сердись». С трудом отмахнулась от этого наваждения, силой воли заставив себя снова переключиться на огород.